— Вероятно, но любовь и брак не всегда идут рука об руку, что бы там ни пелось в песнях.

— Разве ты его не любишь?

— Да, в известном смысле. Слишком сильно, чтобы выйти за него замуж.

Аликс стерла с края бокала след от губной помады.

— Это одно из умных замечаний, которых я не понимаю.

— Ты его сестра, вы с ним близки. Близнецы — особый случай. Ты хочешь его с кем-то делить?

— То, что я хочу, не относится к делу. Чего я на самом деле желаю для него — это чтобы он был счастлив. А он несчастлив. В настоящее время, во всяком случае.

Лидия вытерла бокал, посмотрела сквозь него на свет и убрала в буфет.

— Между нами пропасть: между тобой и мной, между мной и семьей Эдвина. Вы с Эдвином близнецы, и ты во многих отношениях очень на него похожа. Когда я с ним, то забываю, что он англичанин, но когда вижу его с тобой, сознаю, как велика разница между нами. Любовь прекрасна, однако для брака ее недостаточно.

— Ты не романтическая натура.

— Я пришла из мира, лишенного романтики, и не понаслышке знаю, какую опасность могут нести в себе узы любви и родства. Заложники судьбы — так, кажется, это называется по-английски. Да, я полюбила Эдвина, хотя это произошло и не сразу. До сих пор удивляюсь… Я ведь думала, что больше никогда не полюблю.

— Твоя любовь — единственное, что имеет значение.

Произнеся эту фразу, Аликс поняла, что она глупая. Она тоже не была романтической идеалисткой и знала, что влюбиться и жить долго и счастливо — разные вещи.

— Я несу в себе множество воспоминаний, плохих воспоминаний, — продолжила Лидия. — А кроме того, когда я вижу Эдвина в его семейном кругу, в большом родовом гнезде, со слугами, столовым серебром… вижу весь антураж, который сопутствует деньгам, то думаю: какое отношение я, бедная еврейка-иммигрантка из семьи венских интеллектуалов, имею ко всему этому?

— Едва ли нас можно отнести к знати, — возразила Аликс. — Ты говоришь так, словно речь идет об аристократе в старинном замке. Наши деньги — новые деньги, их источник — промышленность и бизнес, а не земельные владения и браки с титулованными особами. Кстати, бабушка, как и ты, происходит из академической среды. Ее отец был профессором в Кембридже.

Лидия принялась за суповые тарелки.

— Ваша бабушка… Вот серьезная причина для того, чтобы я не выходила за Эдвина. Ваша бабушка ненавидит евреев, и тебе это известно. Она в штыки встретит еврейскую невесту своего внука. В сущности, такого даже и не может случиться, поскольку бабушка просто не пустит меня на порог и выставит Эдвина вон из дома. Получится, что я лишу ее одного из тех, кого она любит. А зная, что она уже потеряла двух сыновей и внучку, я чувствую, что не должна так поступать.

— На самом деле бабушка плевать хотела на нас всех. Она презирает Труди, я вызываю у нее гнев и раздражение. Да, она терпимо относится к Эдвину, но не привязана к нему. Как и к дяде Солу, хотя тот всю жизнь прожил в ее тени, вечно надеясь, что она бросит ему крохи своей любви. На месте тети Джейн я бы видеть не могла, как он жадно смотрит в рот матери, ловя каждое слово.

И Аликс яростно набросилась со щеткой на тарелку, заставив Лидию испуганно вскрикнуть:

— Осторожнее, разобьешь! Или сотрешь узор.

— Иногда мне кажется, что с бабушкой что-то не так.

— Что именно?

— Похоже, она выжила из ума. Ну не совсем спятила… Например, посмотреть, как она сегодня напустилась на Урсулу! Я знаю, она всегда придерживалась странных взглядов относительно мужчин и всего связанного с сексом, но вести себя вот так! А как она поступила с Утратой? Со своей внучкой! Она держит ее на привязи, будто та постоянно замышляет что-нибудь плохое. Меня не удивит, если Утрата в конце концов взорвется и совершит что-либо по-настоящему чудовищное — только лишь потому, что от нее этого ждут.

— Да, — с уверенностью сказала Лидия. — Это не будет чудовищно в глазах остального мира и не будет связано с мужчинами и сексом, но вашей бабушке не понравится. Утрата — музыкант; стоит лишь послушать ее игру, чтобы понять, как она одарена, а когда наблюдаешь ее и говоришь с ней, осознаешь, что она серьезна и очень предана музыке. Она станет профессиональной музыкантшей, если сумеет пробить себе путь, а это явится потрясением для вашей семьи.

— Правда? Я ничего не понимаю в музыке.

— Ей понадобятся хорошие учителя, причем — скоро. Человек должен учиться, пока молод. Ей надо поехать за границу, это самый лучший вариант для пианиста. Однако такое обучение дорого, и ей очень пригодилась бы поддержка семьи.

На лестнице послышались шаги, и в кухне появился Эдвин. Лидия велела ему отойти от раковины.

— Здесь тебе не место.

— Тогда я постою в дверях и посмотрю, как вы работаете, — улыбнулся он.

Аликс испытала болезненный толчок в сердце при виде выражения его глаз, устремленных на Лидию, и внезапного ответного блеска в ее глазах.

Она сменила воду и погрузила в мыльный раствор очередную партию тарелок, чтобы звяканьем фарфора нарушить тишину.

— Лидия говорит, что Утрата настоящий музыкант и она могла бы стать профессионалом.

— Почему бы и нет?

— По-твоему, бабушка отпустит Утрату в музыкальный колледж? Учиться на профессионального музыканта? Ты же видел, что она сделала с ее нотами.

— Это была просто вспышка из-за Урсулы… Ну хорошо, не смотри на меня так. Я знаю, что бабушка не расположена к музыке, но можно попытаться уговорить дедушку.

— От него будет мало пользы, разве что он начнет действовать втайне от бабушки. Но едва ли это будет существенной помощью. Он не станет выступать на стороне Утраты, ты прекрасно это понимаешь. Не в том случае, если потребуется идти наперекор бабушке.

— А что она сделала с нотами? — поинтересовалась Лидия.

Аликс ей рассказала, и Лидия ужаснулась.

— Тогда она действительно ненормальная. Совершить подобное! Проявить такую ненависть! Но почему? Чем Утрата заслужила это?

— Ничем, — вздохнул Эдвин. — Абсолютно ничем, черт возьми! Простите мне такие выражения, но у меня кровь закипает от этого, честное слово. Аликс, мы должны что-то сделать для Утраты. Она не может продолжать жить вот так: плохая одежда, вечные упреки по любому поводу, подозрения в неведомых проступках. Она вырастет с покоробленной душой, не говоря уже о музыке.

— У тебя ведь есть собственные деньги, Эдвин? И, думаю, у тебя тоже, Аликс?

— Да.

— От матери и отца?

— Да, мы должны получить их в следующем году. Они в трастовом фонде.

— А разве Утрата не дочь ваших родителей? Разве ей ничего не оставлено?

Близнецы переглянулись.

— Наверное, оставлено, — промолвил Эдвин. — Это вопрос из разряда таких, о которых говорить не принято. Она получит свою долю, когда ей исполнится двадцать пять, — так же как и мы. Дедушка оплачивает ее школу, как он делал для нас, и капитал и доход с капитала сохраняются. К тому времени как Утрата достигнет этого возраста, она будет очень состоятельной.

— А не могла бы она получить часть денег сейчас, чтобы оплатить музыкальное образование? Приобрести одежду, посещать концерты? Слушать музыку — очень важно.

— Нам надо бы спросить попечителей фонда, — ответил Эдвин.

— Забудь об этом, — произнесла Аликс, окуная ножи и вилки в воду. — Совет попечителей, Лидия, состоит из семейного поверенного, живущего в Манчестере, американских адвокатов, о которых мы ничего не знаем, и дяди Сола. Старый Ноукс, наш поверенный, полностью у бабушки в руках, а что касается дяди Сола…

— Он никогда не пойдет против бабушкиной воли, — закончил Эдвин.

— Мы могли бы платить за нее сами. Я с радостью буду это делать.

— Так же и я, но это не вопрос фунтов, шиллингов и пенсов, Лекси, ты сама знаешь. Речь о том, что Утрата находится полностью под властью бабушки, и о том, что ей предстоит оставаться здесь, под этим гнетом, еще шесть лет. А потом ждать четыре года, прежде чем она получит какие-нибудь деньги.

— Шесть лет! Десять лет! Du lieber Gott! [51] — воскликнула Лидия, с шумом захлопывая ящик с ножами и вилками. — Даже шесть лет слишком долго. Через шесть лет она будет сломлена.